Один из родоначальников знатной династии оленеводческой на здешней шурышкарской земле – Артеев Иван Семёнович. В народе более известный был как Сем Вань. Родоначальник на здешней земле, потому что корни оленеводческой династии за Уралом, откуда вместе со стадами оленеводы-ижемцы в 19 веке пришли сюда.
Ну, а здесь, освоившись, занимались, и вполне успешно, оленеводством. О чём говорит почти полувековой опыт одного из родоначальников этой династии Сем Ваня, который стал одним из двух шурышкарцев, награждённых орденом Ленина, высшей на то время наградой Советского Союза.
В шестидесятые годы судьба свела нашего писателя Юрия Афанасьева на оленеводческой тропе с Иваном Семёновичем Артеевым. И вот его очерк, который так и называется «Сем Вань».
«Который год я обещал тебе перейти к оседлости. Но с годами дорога стала моим родным и неизвестным спутником. В дороге я мечтаю побыть в чистой и тёплой постели, а когда всё это есть, неповторимыми миражами снова манит дорога. В чём её секрет? Вот и сейчас бултыхает нас в стареньком вагоне по линии Лабытнанги – Сейда. Ни лечь, ни сесть.
Вагон забит не чемоданами с тряпками, а рюкзаками и весёлыми студентами. Кто-то берёт гитару и начинает мурлыкать. Сколько песен сложено о Севере, а сколько ещё будет, и есть за что. Север, а ведь случится так, что я буду грустить об ушедших вьюгах и тревожной тишине, о твоём круглом горизонте и пугающей бесконечной дали. Тундра, скоро горизонт твой закроют города и рассекут твои древние земли железные вены. Может, будет эта грусть подобна есенинскому жеребёнку.
А сейчас паровозик суетится у каждого столба, пьёт воду, и снова наш общий вагончик гремит по рельсам. Поезд уходит в тундру.
Бригада Артеева гоняла стадо летом к Карскому морю – почти под тысячу километров в одну сторону маршрут годовой составлял. И нагуливались олени в приморской тундре отлично: меньше гнуса, хороший корм, морская, насыщенная минералами вода. Обратно приводили поистине тучное стадо
Сем Вань меланхолично надкусывает соломинку. Он удивительно спокойно относится и к толчкам, и к непонятным стоянкам, что ещё более бросается в глаза среди беспокойных пассажиров. Потом я заметил, что это присуще ему, что это его отличительная черта, что по-другому и быть не может. Тундра не любит суетливых. Суетливые много по тундре не пройдут. А по ней надо уметь шагать, как Сем Вань, рассчитывая силу каждого шага, не останавливаясь и не оглядываюсь назад. Лицо старого оленевода, подвяленное ветрами и дымом, собралось в сложную сеть морщин. Они переплелись, как тропы. Одни проходили глубокими бороздками по всему лбу, другие спускались со скуластых щёк и терялись где-то в подбородке, утыканном редкой седой растительностью, похожей на ягель.
– Твой сын подал голос из тундры по рации, – обратился к оленеводу перед отъездом директор совхоза. – Просит тебя в гости на День оленевода. Поедешь?
– Не знаю. Надо ехать, – соглашается пенсионер.
Мне часто приходилось слышать от земляков слова «не знаю» в смысле одобрения или согласия.
– Скоро будем на месте?
– Не знаю. Немного чай пьём – будем дома.
– Где взять тёплую одежду?
– Не знаю, – что-то ищет и подаёт малицу.
– Будешь каюром. Отвезёшь его, – кивает на меня директор.
– Не знаю, – соглашается пастух. – На сколько дней пойдём?
– Может, три-четыре.
– Столько не получится, начальник, – возражает пастух. – Оленьим ногам всегда было ходьбы дней пять-шесть.
– Уговорил, – смеётся директор, ибо боялся вообще его отказа быть проводником.
Сем Вань пришёл в форме – на груди орден Ленина.
– В один год получил орден и пенсию, – поясняет пастух.
Говорят, орден украшает грудь. А может быть, человек, его труд добыл этот орден, как добывается всё редкое, тяжёлое. И теперь орден стал необходимым этому человеку, а небольшой кусочек металлического сплава говорит: он труженик, достоин меня.
– Почему тебя зовут Сем Вань? – невпопад спросил я.
Оленевод усмехнулся, сощурил глаза.
– Старые зыряне поминают сначала отца, потом моё имя. Семёнович? В самом деле, почему бы сначала не уважить отца? Кирилл Вась – значит Василий Кириллович, Гришка Петь, уже самим можно догадаться, – Пётр Григорьевич.
– Наверное, скучно быть на пенсии?
– Почему скучно? – возражает пенсионер. – Дома сено косим. Совхоз на собрания приглашает. Когда трудно, посылают в тундру помогать пастухам.
Паровозик пыхтит между гор. Мы проезжаем Харп – Северное сияние, проезжаем столб, разделяющий два материка. Вот так просто одной ногой можно стоять в Азии, другой – в Европе. А земля-то правда круглая.
Отступающий горизонт
В Елецкой нас встретила нудная изморось – первый признак скорой осени. В оттопыренной мокрой одежде не хотелось и шевелиться. Отсюда пешком до оленьих стад.
– Сколько километров будет? – спрашиваю пастуха.
– На оленях пятнадцать, – хитро отвечает Иван Семёнович. – Пешком, наверное, тридцать. Первый раз идёшь – очень много.
Обогревшись в маленьком домике, мы вышли в тундру. Перина изо мха и крючковатые карликовые берёзки быстро выматывают силы. Оглядываюсь назад, а старенький, хроменький домик почти не удаляется. Хорошо было видно его прогнувшийся конёк.
Побуревшую и обросшую лишайником дощатую крышу, казалось, удерживали только куски ржавого железа. А рядом стройки и каменные дома.
– Вперёд смотри, – посоветовал старый оленевод, не то скоро устанешь.
Да я и сам уже боялся завязнуть где-нибудь в болоте. Эта боязнь не прошла для меня без следа. Сначала я, осторожничая, зачерпнул в один сапог, потом во второй. Около следующего болота уже из рукавов побежали ручьи, сапог остался в тине.
– Три вырама пройдём, чум покажется, – подбадривал меня пастух. Вырам – большой пологий холм. Подъём и спуск на него – это не менее семи километров. Сейчас, на вечерней заре, краски тундры играли тенями: от золотистых, нежных переходили к тёмным. Скользящий луч высвечивал ковры ярко-красной морошки, на которой слезились капли дождя. Тени блуждали в низовьях. И мне вдруг показалось, что именно в этом звенящем молчании, в этих таинственных тенях скрывается летопись тундры, её песни, радости и беды. Я уже почти слышал неслышимое, видел невидимое.
Такой же далёкой и загадочной виднелась впереди гора Пайер. Головной убор заменяли ей белые кудри облаков. Мы шли к ней, а она, непутёвая, отступала вдаль.
Надо уметь шагать по тундре. Сем Вань, казалось, не торопился, но я безнадёжно отставал. Он ни разу не запнулся за кочку, ногами щупал кустарник, на ходу успевал наклониться и бросить в рот спелую морошку, не сбивая дыхания.
Я ждал, когда же он объявит перекур. Ведь должен же старик в свои шестьдесят пять сдаться. Но он не курил и не сдавался, хотя разница в годах у нас с ним была более чем тридцать лет.
Надо уметь шагать по тундре, как Сем Вань. Последний вырам, пятиминутный отдых. До чего же мягкой кажется земля, ноги гудят. А Пайер ничуть не приблизился.
– Ты поднимался на неё? – спрашиваю пастуха.
– На самой головке не бывал. Однако, высоко, – спокойно отвечает оленевод, срывая ветку карликовой берёзки.
– Отчего у тебя такие пальцы? – поинтересовался я.
– Не знаю. Старый, наверное, – потом просто улыбнулся и начал перебирать их: Этот, когда рубил, немножко спешил. Посмотрел на указательный, с уродливым наростом в средней косточке: Хотел упряжку поправить. Олени дёрнули – зажало. Этот, – указал он на следующий, – зимой было. Нарты сломались, ножом порезал. Остальные забыл. Раньше в уме всё держал, разный счёт умножал и делил.
И не мудрено забыть. С образования в 1930 году колхоза «Путь Ленина» Сем Вань до самой пенсии с оленями у подножия горы Пайер. Похожие зимы и вьюги сплели время в один год. И воспоминания пастуху кажутся одновременно далёкими по событиям и близкими по чувствам.
Начал он знакомство с тундрой ещё в батраках… Тогда оленей настигали страшные болезни. Люди думали, что ветры гонят смерть. Не обошла и сибирская язва. От стада остались единицы. У оленей опухали рога, они пытались спастись бегством, падали и подыхали в конвульсиях.
– Брат резал оленя… – вспоминает пастух, опустив на колени руки с разбухшими венами. – Видно, заболел. Опухло лицо. Люди испугались, боялись подойти, оставили его в тундре. Прошло время, и вдруг он пришёл сам. Оленю не могли помочь, и человека не знали как лечить, – вздыхает оленевод. – Потом ветеринары появились… Сибирская язва погибла, но пастухи долго боялись в тундре кладбищ от этой болезни. Ума добавили, сами начали лечить оленя от копытки. Делали ванны, креолин разводили…
– Вас учили? – перебил я пастуха.
– Два месяца на курсы ходили в Мужах, – заметил старик и не без нотки гордости добавил, подымаясь с подмятого кустарника: – Теперь сына приучил к оленям, поэтому редко видимся. Помолчали. – Вот тот вырам пройдём и увидим чум.
Впереди величественно маячил Пайер, скрывая в облаках свою таинственную вершину, которая, как нарочно, пытается быть не во власти человеческих глаз.
Я уже слышал легенды про эту гору. Одни говорили, что на её вершине озеро с недвижимой водой, усыпанное звёздами, а посередине его плавают две золотые утки. Говорили, что именно с этой вершины дуют ветры, она начало первого тёплого луча и первой холодной ночи.
Я готов был поверить. Горы пылали на вечерней заре. Они казались настолько лёгкими, что не стоило труда поднять их на ладони, как бутафорию из пенопласта.
Розовые туманы ласкали яйцеобразные залысины гор, а склоны оставались прозрачно-голубыми. Но солнце село, и горы превратились в свинцовых гигантов, которые плечами-глыбами нависли над нами.
И чем ближе мы пытались к ним подойти, тем дальше они от нас отступали, будто заманивали в свои угрюмые лабиринты, из которых нам не выбраться, не позвать на помощь. Горы окружили нас со всех сторон.»
1971 г.
К рассказанному Юрием Афанасьевым следует добавить, что Сем Вань в свое время возглавлял одну из бригад колхоза «Путь Ленина», а затем совхоза «Мужевский», которая с наших таёжных пастбищ гоняла стадо летом к Карскому морю – почти под тысячу километров в одну сторону маршрут годовой составлял. И нагуливались олени в приморской тундре отлично: меньше гнуса, хороший корм, морская, насыщенная минералами, вода. Приводили поистине тучное стадо обратно. Однако в 60-е маршрут отменили, скорее всего, после испытания термоядерного заряда над Новой Землёй.
Маршрут сократился, но результаты не уменьшились, так и ходил в передовиках, и в итоге – высшая правительственная награда за труд – орден Ленина.
Надо сказать, что после выхода на пенсию Сем Вань не сидел на месте без дела, держал лошадку, бывал и в стадах вместе сыном Петром, который всё детство провел с отцом в касланиях. Хотя, повзрослев, работал уже оседло в совхозе – на флоте и в кузнице. Часто он вместе с отцом, а позже уже и один выезжал – и в чум на просчёт, и на забойку на озеро Варчато – где в 70-е годы была база совхоза по сдаче мяса.
Почти параллельно с Иваном Семёновичем из крепкого оленеводческого семейства бригадирствовал в оленбригаде совхоза его двоюродный брат Попов Николай Филиппович. Ещё один брат – Сем Филь (Семён Филиппович), тоже на пенсию ушел из оленеводства. Четвёртый брат оленеводческой династии, Алексей, будучи пастухом, погиб во время водной переправы стада. За прошедшие полвека, конечно, «семваней» в оленбригадах становилось всё меньше, но до сих пор традиции семваневские сохраняются, теперь уже в сельхозпредприятии «Мужевское». Удалось фамильную «эстафетную палочку» пронести и до сегодняшнего дня. А на недавнем праздновании Дня района и округа глава района Олег Николаевич Попов вручил знак Почётного гражданина Шурышкарского района Андрею Алексеевичу Артееву, уже внуку Сем Ваня, который, несмотря на то, что на пенсии, приехал на празднество прямо из чума. Бригада, в которой теперь работает пастухом его сын Пётр, кочует с летних пастбищ к зимним, в районе Варчато. И готовится к сдаче мяса. Ещё двое сыновей Андрея Алексеевича, Александр и Иван, участвуют в СВО. Пересказывать 30 лет работы Андрея Алексеевича пастухом и бригадиром первой бригады – книгу можно написать. А если, думаю, сложить километры касланий с оленстадами этой оленеводческой династии и произведённую продукцию, сложатся тысячи километров, сотни и сотни тонн оленины.
Николай Рочев.
Фото из семейного архива Артеевых и Татьяны Паршуковой.
